Параллельные
сюжеты в “Сильмариллионе” и “Властелине Колец” как отражение христианства и
теории “северного мужества”.
Мой доклад тесно
перекликается с двумя предыдущими: я хочу говорить о параллельных сюжетах в
“Сильмариллионе” и “Властелине Колец” и о том, какую составляющую в
толкиновской мифологии они отражают, как она в них выражена. Прежде всего надо
заметить, что очень часто встречаются работы и статьи как в русскоязычной
толкинистике (уже наличествует такая), так и за рубежом, которые рассматривают
только один аспект мифологии: либо доказывается, что это мифология христианская, христианизированная, либо
рассматривается ее сходство с европейскими
языческими мифологиями. Очень мало есть работ, которые рассматривали бы,
как отражаются и переплетаются эти составляющие мифологии Толкина и, главное, в
какой форме они выражены в его произведениях.
Единственная, пожалуй, такая
статья, но очень популярная, рассчитанная на толкинистов - это статья Ирины
Емельяновой, которая рассматривает формирование сюжета о Финроде и его смысл.
Собственно, она рассматривает этот сюжет, его историю, как момент перехода,
сопряжения этики и модели поведения языческой, “северного мужества”, северного героизма и христианской. Это
преодоление барьера между двумя этиками. Наступает время действия от других
этических законов, которые и оказываются путем к спасению.
В самом первом варианте
толкиновской мифологии присутствуют параллельные сюжеты, которые я хочу
рассмотреть - это сюжеты о Турине и о Туоре, но в нем нет почему-то истории
Финрода - там вообще нет Нарготронда. Его место занимают какие-то
предшественники - пещеры Родотлим, королевство, основанное Келегормом и
Куруфином, цельной истории нет. Она появляется в текстах, опубликованных в
пятом томе "Истории Средиземья", который называется "Lost Road", и там уже сформированы факты и основной
сюжет собственно “Сильмариллиона”. То есть в этом варианте мифологии происходит
героическая, совершенно саговая история Турина и параллельная ей сюжетно
история Туора, который не является ни по образу действий, ни даже по сюжету
эпическим героем, но который вдруг оказывается спасителем и отцом спасителя
(здесь я “спаситель” говорю ни в коем случае не с большой буквы, не в
сакральном смысле, а имея в виду сюжетную роль персонажа).
В первом варианте в “Книге
забытых сказаний” Турин и Туор никак не связаны, это совершенно отдельные
персонажи, которым приписана какая-то родословная, совершенно не согласованная.
Общий ход событий с самой первой реализации этих текстов остается примерно
одинаковым, меняются детали, и по мере изменения, трансформации всего
толкиновского мифа, обретения им цельности, Турин и Туор вдруг оказываются
двоюродными братьями и их история приобретает все большую параллельность.
Если есть необходимость, то я
рассмотрю эти сюжетные параллели подробнее. Они заключаются в следующем: оба
героя воспитываются у эльфов, оба героя отправляются на войну, оба героя
переживают плен, спасение, оба получают проводника, который приводит героя в
скрытый город, в эльфийское королевство, где он занимает определенное
положение, в обоих случаях присутствует любовь к эльфийской принцессе, в одном
случае завершившаяся счастливо, в другом - наоборот. И вот с этого момента
начинаются расхождения в историях: Туор следует данному ему совету Ульмо,
божественному совету, Турин этот совет отвергает. В результате история Туора
завершается спасением, история Турина завершается гибелью.
Тексты о Турине, и
поэтические, и прозаические написаны именно в северной традиции: "Песнь о
детях Хурина" - это аллитеративная поэма, “Нарн и Хин Хурин” - это сага,
со всеми характерными для саги приемами, речевыми штампами и описаниями героев
и их действий. В истории Туора таких явных стилистических уподоблений нет. Это
довольно нейтральный текст, причем самая первая история о Туоре - это
"Падение Гондолина", но в ней основное место уделено не самому Туору
и его истории, и даже не спасению, а именно падению Гондолина - и по стилю он
очень напоминает знаменитое "Разрушение Дома Да Дерга" и прочие
ирландские повести в жанре "разрушений", вплоть до фразы Тургона:
“Велико разрушение Гондолина!”.
Как ни странно, историю
Турина Толкин разрабатывал практически постоянно, на протяжении многих лет, так
что мы имеем очень много текстов, разных вариантов, более или менее законченных.
История Туора в этом отношении беднее - есть первый вариант, "Падение
Гондолина", тот текст, который вошел в “Сильмариллион”, и начало его более
подробного варианта ("Приход Туора в Гондолин" из Unfinished Tales).
В чем причина таких различий
и в реализации сюжета, и в стиле и в форме сюжета? В том, что Турин и Туор -
это герои разных мифологических потоков.
Турин - северный герой,
доминантой этого типа, основным лейтмотивом его можно привести общеизвестную
цитату из "Речей Высокого" о
том, что гибнут стада, родня умирает, и вечна только слава - и за гробом ничего
нет, естественно, потому что это в чистом виде язычество. И главное: здесь нет
надежды на высшие силы, нет никакой христианской веры в Бога, а есть надежда на
себя, на свою удачу. Как сказал самый знаменитый исландский autlaw
Греттир: “Одно дело доблесть, другое - удача”. Именно по этой формуле действует
Турин. У него нет удачи, он проклят, но проклятие это как-то очень странно
действует. Он, действительно, во многом очень сходен с Греттиром. В тех
ситуациях, когда Турину сюжетно предлагается сделать какое-то решение и он
стоит на распутье, например: сносить мост перед вратами Нарготронда или не
сносить, идти спасать Финдуилас или поверить дракону и бежать в Дор Ломин
спасать мать и сестру - он выбирает тот вариант, который приводит к наихудшим
последствиям. В сходной ситуации Туор выбирает другой вариант. Турин поступает
как нормальный саговый герой: он мстит, он собирает отряд, он собирается
вернуть себе власть и свои земли, он воюет. Туор ничего такого не делает.
В результате оказывается, что
Турин - герой, Туор - не герой,
если судить по северной героической мерке. Но герой погибает и не спасает
никого - он губит всех, кто находится рядом с ним, потому что он действует в
рамках языческой мифологемы, языческого образа действия. А не-герой - то есть
персонаж, который действует вопреки этому стереотипу - становится спасителем,
он входит в христианскую составляющую мифологии Толкина. Естественно, мир этот
- мир до Христа, но в нем уже имеется все, что проявится в христианстве.
Таким образом, происходит
своеобразная "евангелизация" сюжета о Туоре. Он выступает с одной
стороны - как спаситель (тем уподобляясь Спасителю), с другой стороны - как
отец спасителя, Эарендила. Эарендил же снова выступает в контексте толкиновской
мифологии как спаситель - то ли предтеча, то ли прообраз его. Не будем
забывать, что сам образ Эарендила родился из двух строк поэмы Кюневульфа
"Христос" - а эта поэма является переложением латинского акафиста, и
там, где Кюневульф говорит об Эаренделе, светлейшем из ангелов, в латинском
оригинале речь идет о Христе (см. Шиппи, "Дорога в Средиземье").
Итак, через двойной сюжет о
двух родственниках проявляется глубинное содержание толкиновской мифологии - и
становится ясно, что его Вторичный мир имеет христианскую природу, а не
языческую. Язычник, в соответствии со своим героическим миропониманием, обречен
- невзирая на свою свою доблесть, ведь опора его только в нем самом, а враг
таков, что не в силах человеческих (и эльфийских) его одолеть. Языческий мир
словно бы "вложен" в Арду - как мировоззрение населяющих его
персонажей.